Ванька

Ванька Ургант, тридцатипятилетний мальчик, отданный три года тому назад в ученье подмастерьем к продюсеру Цекало, в ночь под Пасху не ложился спать. Дождавшись, когда режиссёр и осветители уползли восвояси, он достал из ящика хозяйского стола ручку и, разложив перед собой изрядно измятый лист бумаги, стал писать. Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на темный экран, по обе стороны которого тянулись полки с DVD-дисками, и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на столе, а сам он стоял перед столом на коленях, упираясь подбородком в край стола.

«Милый дядюшка, Константин Львович! — писал он. — И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Пасхой и Первомаем и желаю тебе всего от господа Бога».

Ванька перевел глаза на блестящий стол, где мелькало отражение его наручных часов, и живо вообразил себе своего дядю Константина Львовича, служащего генеральным продюсером Первого канала. Днем он балагурит с хорошенькими редакторшами, ночью же ходит по останкинским коридорам в поисках останкинского приведения...

Ванька вздохнул, почесал ручкой за ухом и продолжал писать:

«А вчерась мне была выволочка. Цекало выволок меня за волосья в коридор и отчихвостил за то, что я во время записи «Большой разницы» по нечаянности заснул. А на неделе редакторша велела мне почистить сценарий «Прожекторпересхилтона». Так я начал с хвоста, а она взяла и евонным текстом начала меня в харю тыкать. Практиканты надо мной насмехаются, посылают в разные места, а Светлаков бьет чем попадя. Как ты помнишь послали меня заместо Макаревича вести «Смак», а название сменить забыли. Я же – Ургант, поэтому передачу нужно было переименовать в «СУРГУТ» (С УРГантом УТро), но я не в обиде. А еды для «Смака» нету никакой. Утром дают чипсы, в обед сухари и к вечеру тоже, а чтоб шашлыка или котлет по-киевски, то продюсеры, видать, сами трескают. А спать мне велят прямо в студии, чтобы на утренний эфир не проспал. Милый дядюшка, сделай божецкую милость, верни паспорт и отпусти меня отсюда домой, в Питер, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить: спасибо, что живой, выпусти меня отсюда, а то помру...»

Ванька покривил рот, смачно выругался и всхлипнул.

«Я буду на Фонтанке петь, — продолжал он, — богу молиться, а если что, то прикажи сечь меня, как Сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь на радио ди-джеем, али заместо Боярского в мушкетёры пойду. Дядюшка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком бежать, да сапогов резиновых нету, луж боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам.

Милый дядюшка, а когда в Смольном будет елка с гостинцами, попроси для меня золоченный орех и вели спрятать его в крейсере «Аврора». Попроси у барина Полтавченко, скажи, для Ваньки».

Ванька судорожно вздохнул и опять уставился на окно.

«Подгребай, милый дедушка, — продолжал Ванька, — Христом богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня несчастного, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни Мартиросян так газетой по голове ударил, что я упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже Собчачки всякой... А еще кланяюсь Катюше Андреевой, Андрюше Малахову и моему персональному водителю, а гитару мою никому не отдавай. Остаюсь твой племянник Иван Ургант, милый дедушка подгребай».

Ванька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, заранее купленный накануне. Подумав немного, он наклеил марку и написал адрес:

В Останкино – дядюшке.

Потом почесался, подумал и прибавил: «Константину Львовичу». Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел шапку и, не набрасывая на себя шубейки, прямо в рубахе выбежал на улицу ловить такси...

Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал...... Ему снилась программа «Вечерний Ургант». На ней сидит дядя и читает письмо «подсадным» зрителям, а те громко гогочат...

За сценой ходит Цекало и крутит листом...

Ванька10.0101